Когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно отстроенной
под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой и облаченный в
белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров не спускали глаз с
Ивана Николаевича, сидящего на диване. Тут же находился и крайне взволнованный
поэт Рюхин. Полотенца, которыми был связан Иван Николаевич, лежали грудой на
том же диване. Руки и ноги Ивана Николаевича были свободны.
Увидев вошедшего, Рюхин побледнел, кашлянул и робко сказал:
- Здравствуйте, доктор.
Доктор поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него, а на Ивана
Николаевича.
Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и даже не
шевельнулся при входе врача.
- Вот, доктор,- почему-то таинственным шепотом заговорил Рюхин, пугливо
оглядываясь на Ивана Николаевича,- известный поэт Иван Бездомный... вот, видите
ли... мы опасаемся, не белая ли горячка...
- Сильно пил?- сквозь зубы спросил доктор.
- Нет, выпивал, но не так, чтобы уж...
- Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
- Нет,- вздрогнув, ответил Рюхин,- я его вчера видел и сегодня утром. Он
был совершенно здоров...
А почему в кальсонах? С постели взяли?
- Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде...
- Ага, ага,- очень удовлетворенно сказал доктор,- а почему ссадина? Дрался
с кем-нибудь?
- Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного... и еще
кое-кого...
- Так, так, так,- сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил:-
Здравствуйте!
- Здорово, вредитель!- злобно и громко ответил Иван.
Рюхин сконфузился до того, что не посмел поднять глаза на вежливого
доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, ловким жестом снял очки,
приподняв полу халата, спрятал их в задний карман брюк, а затем спросил у
Ивана:
- Сколько вам лет?
- Подите вы все от меня к чертям, в самом деле!- грубо закричал Иван и
отвернулся.
- Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?
- Мне двадцать три года,- возбужденно заговорил Иван,- и я подам жалобу на
вас всех. А на тебя в особенности, гнида!- отнесся он отдельно к Рюхину.
- А на что же вы хотите пожаловаться?
- На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли в
сумасшедший дом!- в гневе ответил Иван.
Здесь Рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно никакого безумия не
было у того в глазах. Из мутных, как они были в Грибоедове, они превратились
в прежние, ясные.
"Батюшки!- испуганно подумал Рюхин,- да он и впрямь нормален? Вот чепуха
какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его притащили? Нормален, нормален,
только рожа расцарапана..."
- Вы находитесь,- спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый табурет на
блестящей ноге,- не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас никто не станет
задерживать, если в этом нет надобности.
Иван Николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:
- Слава те господи! Нашелся наконец один нормальный среди идиотов, из
которых первый - балбес и бездарность Сашка!
- Кто этот Сашка-бездарность?- осведомился врач.
- А вот он, Рюхин!- ответил Иван и ткнул грязным пальцем в направлении
Рюхина.
Тот вспыхнул от негодования.
"Это он мне вместо спасибо!- горько подумал он,- за то, что я принял в нем
участие! Вот уж, действительно, дрянь!"
- Типичный кулачок по своей психологии,- заговорил Иван Николаевич,
которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина,- и притом кулачок, тщательно
маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с
теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе...
"Взвейтесь!" да "развейтесь...", а вы загляните к нему внутрь - что он там
думает... вы ахнете!- И Иван Николаевич зловеще рассмеялся.
Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что он отогрел у
себя на груди змею, что он принял участие в том, кто оказался на поверку
злобным врагом. И главное, и поделать ничего нельзя было: не ругаться же с
душевнобольным?!
- А почему вас, собственно, доставили к нам?- спросил врач, внимательно
выслушав обличения Бездомного.
- Да черт их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то тряпками и
поволокли в грузовике!
- Позвольте вас спросить, вы почему в ресторан пришли в одном белье?
- Ничего тут нету удивительного,- ответил Иван,- пошел я купаться на
Москва-реку, ну и попятили мою одежу, а эту дрянь оставили! Не голым же мне по
Москве идти? Надел что было, потому что спешил в ресторан к Грибоедову.
Врач вопросительно поглядел на Рюхина, и тот хмуро пробормотал:
- Ресторан так называется.
- Ага,- сказал врач,- а почему так спешили? Какое-нибудь деловое
свидание?
- Консультанта я ловлю,- ответил Иван Николаевич и тревожно оглянулся.
- Какого консультанта?
- Вы Берлиоза знаете?- спросил Иван многозначительно.
- Это... композитор?
Иван расстроился.
- Какой там композитор? Ах да, да нет! Композитор - это однофамилец Миши
Берлиоза!
Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось объяснить.
- Секретаря МАССОЛИТа Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем на
Патриарших.
- Не ври ты, чего не знаешь!- рассердился на Рюхина Иван,- я, а не ты был
при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!
- Толкнул?
- Да при чем здесь "толкнул"?- сердясь на общую бестолковость, воскликнул
Иван,- такому и толкать не надо! Он такие штуки может выделывать, что только
держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет под трамвай!
- А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?
- То-то и беда, что только я и Берлиоз.
- Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу?- тут врач
повернулся и бросил взгляд женщине в белом халате, сидящей за столом в
сторонке. Та вынула лист и стала заполнять пустые места в его графах.
- Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку...
- Вот эту?- спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую на столе
рядом с иконкой перед женщиной.
- Эту самую, и...
- А иконка зачем?
- Ну да, иконка...- Иван покраснел,- иконка-то больше всего и испугала,- он
опять ткнул пальцем в сторону Рюхина,- но дело в том, что он, консультант, он,
будем говорить прямо... с нечистой силой знается... и так его не поймаешь.
Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с Ивана.
- Да-с,- продолжал Иван,- знается! Тут факт бесповоротный. Он лично с
Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего так на меня смотреть! Верно говорю! Все
видел - и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, за это я ручаюсь.
- Ну-те, ну-те...
- Ну вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побежал...
Тут вдруг часы ударили два раза.
- Эге-ге!- воскликнул Иван и поднялся с дивана,- два часа, а я с вами время
теряю! Я извиняюсь, где телефон?
- Пропустите к телефону,- приказал врач санитарам.
Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у Рюхина:
- Женат он?
- Холост,- испуганно ответил Рюхин.
- Член профсоюза?
- Да.
- Милиция?- закричал Иван в трубку,- милиция? Товарищ дежурный,
распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для
поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, а сам с вами поеду...
Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома... Как ваш адрес?- шепотом спросил
Бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью, а потом опять закричал в
трубку:- Вы слушаете? Алло!.. Безобразие!- вдруг завопил Иван и швырнул трубку
в стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал "до
свидания" и собрался уходить.
- Помилуйте, куда же вы хотите идти?- заговорил врач, вглядываясь в глаза
Ивана,- глубокой ночью, в белье... Вы плохо чувствуете себя, останьтесь у
нас!
- Пропустите-ка,- сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у дверей.- Пустите вы
или нет?- страшным голосом крикнул поэт.
Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его стеклянную
поверхность выскочила блестящая коробочка и запаянная ампула.
- Ах так?!- дико и затравленно озираясь, произнес Иван,- ну ладно же!
Прощайте...- и головою вперед он бросился в штору окна. Раздался удар, но
небьющиеся стекла за шторою выдержали его, и через мгновение Иван забился в
руках у санитаров. Он хрипел, пытался кусаться, кричал:
- Так вот вы какие стеклышки у себя завели!.. Пусти! Пусти, говорю!
Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом распорола ветхий рукав
толстовки и вцепилась в руку с неженской силой. Запахло эфиром, Иван ослабел в
руках четырех человек, и ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу
в руку Ивану. Ивана подержали еще несколько секунд и потом опустили на
диван.
- Бандиты!- прокричал Иван и вскочил с дивана, но был водворен на него
опять. Лишь только его опустили, он опять было вскочил, но обратно уже сел сам.
Он помолчал, диковато озираясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со
злобой.
- Заточили все-таки,- сказал он, зевнул еще раз, неожиданно прилег, голову
положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал уже сонным голосом,
без злобы:- Ну и очень хорошо... сами же за все и поплатитесь. Я предупредил,
а там как хотите! Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат...
Пилат...- тут он закрыл глаза.
- Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему,- распорядился врач,
надевая очки. Тут Рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись белые двери, за
ними стал виден коридор, освещенный синими ночными лампами. Из коридора выехала
на резиновых колесиках кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уехал в
коридор, и двери за ним замкнулись.
- Доктор,- шепотом спросил потрясенный Рюхин,- он, значит, действительно
болен?
- О да,- ответил врач.
- А что же это такое с ним?- робко спросил Рюхин.
- Усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил:
- Двигательное и речевое возбуждение... бредовые интерпретации... случай,
по-видимому, сложный... Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм...
Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана
Николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
- А что это он все про какого-то консультанта говорит?
- Видел, наверное, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А
может быть, галлюцинировал...
Через несколько минут грузовик уносил Рюхина в Москву. Светало, и свет еще
не погашенных на шоссе фонарей был уже не нужен и неприятен. Шофер злился на
то, что пропала ночь, гнал машину что есть сил, и ее заносило на поворотах.
Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в сторону,
навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы с караульными
будками и штабелями дров, высоченные столбы и какие-то мачты, а на мачтах
нанизанные катушки, груды щебня, земля, исполосованная каналами,- словом,
чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас
навалится и охватит.
Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он поместился, то и
дело пытался выскользнуть из-под него. Ресторанные полотенца, подброшенные
уехавшими ранее в троллейбусе милиционером и Пантелеем, ездили по всей
платформе. Рюхин пытался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой:
"Да ну их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь?.."- отшвырнул их
ногой и перестал на них глядеть.
Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что посещение
дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался понять, что его
терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Да, да, конечно, и это.
Но это - так ведь, общая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида, вот
что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в лицо. И горе не в том,
что они обидные, а в том, что в них заключалась правда.
Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный трясущийся пол,
стал что-то бормотать, ныть, глодая самого себя.
Да, стихи... Ему - тридцать два года! В самом деле, что же дальше?- И
дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год.- До старости?- Да,
до старости.- Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? "Какой вздор! Не
обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет
дурные стихи. Отчего они дурны? Правду, правду сказал!- безжалостно обращался к
самому себе Рюхин,- не верю я ни во что из того, что пишу!.."
Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним перестал
трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что он давно уже в Москве и, более
того, что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его
стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что
близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив
голову, и безразлично смотрит на бульвар.
Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. "Вот пример
настоящей удачливости...- тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и
руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека,-
какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на
пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю...
Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою..."? Не понимаю!..
Повезло, повезло!- вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик
под ним шевельнулся,- стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил
бедро и обеспечил бессмертие..."
Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более чем
через две минуты входил на веранду Грибоедова. Она уже опустела. В углу
допивала какая-то компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в
тюбетейке и с бокалом "Абрау" в руке.
Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен Арчибальдом Арчибальдовичем
очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок. Не будь Рюхин так
истерзан в клинике и на грузовике, он, наверно, получил бы удовольствие,
рассказывая о том, как все было в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными
подробностями. Но сейчас ему было не до того, а кроме того, как ни мало был
наблюдателен Рюхин,- теперь, после пытки в грузовике, он впервые остро
вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть и задает вопросы о Бездомном и
даже восклицает "ай-яй-яй!", но, по сути дела, совершенно равнодушен ка судьбе
Бездомного и ничуть его не жалеет. "И молодец! И правильно!"- с цинической,
самоуничтожающей злобой подумал Рюхин и, оборвав рассказ о шизофрении,
попросил:
- Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне...
Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
- Понимаю... сию минуту...- и махнул официанту.
Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над
рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже
ничего нельзя, а можно только забыть.
Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал, что
вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к небу, чтобы
понять, что ночь пропала безвозвратно. Официанты, торопясь, срывали скатерти со
столов. У котов, шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо
наваливался день.
