Михаил Булгаков

Мастер и Маргарита

Роман

Часть первая

... так кто ж ты, наконец?
- Я - часть той силы,
что вечно хочет
зла и вечно совершает благо.
Гете. ФАУСТ

Глава 1

НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ
С НЕИЗВЕСТНЫМИ

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй - плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке - был в ковбойке, жеванных белых брюках и в черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его - поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды".

Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо,- никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

- Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.

- Нарзану нету, - ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.

- Пиво есть? - сиплым голосом осведомился Бездомный.

- Пиво привезут к вечеру, - ответила женщина.

- А что есть? - спросил Берлиоз.

- Абрикосовая, только теплая, - сказала женщина.

- Ну давайте, давайте, давайте!..

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшем в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: "Что это со мной? Этого никогда не было... сердце шалит... я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск..."

Тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!.."

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

Тут ужас то того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

- Фу ты черт! - воскликнул редактор,- ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было,- он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.

Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: "Ну-с, итак..." - повел речь, прерванную питьем абрикосовой.

Речь ета, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича - изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать,- но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, коков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем - простые выдумки, самый обыкновенный миф.

Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в пятнадцатой книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса,- есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду.

- Нет ни одной восточной религии,- говорил Берлиоз,- в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно также создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек,- поэт узнавал все больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызывать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй - что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой - золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду - лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом - иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.

"Немец",- подумал Берлиоз.

"Англичанин,- подумал Бездомный,- ишь, и не жарко ему в перчатках".

А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало. Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.

- Ты, Иван,- говорил Берлиоз,- очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился целый ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении... А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..

Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержал дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.

Те поглядели на него удивленно.

- Извините меня, пожалуйста,- заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов,- что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.

"Нет, скорее француз..."- подумал Берлиоз.

"Поляк?.."- подумал Бездомный.

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что-ли.

- Разрешите мне присесть?- вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?- спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

- Нет, вы не ослышались,- учтиво ответил Берлиоз,- именно это я и говорил.

- Ах как интересно!- воскликнул иностранец.

"А какого черта ему надо?"- подумал Бездомный и нахмурился.

- А вы соглашались с вашим собеседником?- осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

- На все сто!- подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.

- Изумительно!- воскликнул непрошенный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал:- Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога?- Он сделал испуганные глаза и прибавил:- Клянусь, я никому не скажу.

- Да, мы не верим в бога,- чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз,- но об этом можно говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

- Вы - атейсты?!

- Да, мы - атеисты,- улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: "Вот прицепился, заграничный гусь!"

- Ох, какая прелесть!- вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

- В нашей стране атеизм никого не удивляет,- дипломатически вежливо сказал Берлиоз,- большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:

- Позвольте вас поблагодарить от всей души!

- За что это вы его благодарите?- заморгав, осведомился Бездомный.

- За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно,- многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.

"Нет, он не англичанин..."- подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: "Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!"- и опять нахмурился.

- Но, позвольте вас спросить,- после тревожного раздумья заговорил заграничный гость,- как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?

- Увы!- с сожалением ответил Берлиоз,- ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может.

- Браво!- вскричал иностранец,- браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

- Доказательство Канта,- тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор,- также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантоновские рассуждения по этому поводу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Берлиоз говорил, а сам в это время думал: "Но, все-таки, кто же он такой? И почему он так хорошо говорит по-русски?"

- Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!- совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.

- Иван!- сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

- Именно, именно,- закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал,- ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: "Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут".

Берлиоз выпучил глаза. "За завтраком... Канту? Что это он плетет?"- подумал он.

- Но,- продолжал иноземец, не смущаясь изумления Берлиоза и обращаясь к поэту,- отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

- А жаль!- отозвался задира-поэт.

- И мне жаль!- подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продолжал:- но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

- Сам человек и управляет,- поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

- Виноват,- мягко отозвался неизвестный,- для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле,- тут неизвестный повернулся к Берлиозу,- вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого...- тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие,- да, саркома,- жмурясь, как кот, повторил он звучное слово,- и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье- совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск,- тут иностранец прищурился на Берлиоза,- пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет- поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой?- и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.

Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. "Он не иностранец! Он не иностранец!- думал он,- он престранный субъект... но позвольте, кто же он такой?"

- Вы хотите курить, как я вижу?- неожиданно обратился к Бездомному неизвестный,- вы какие предпочитаете?

- А у вас разные, что ли, есть?- мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

- Какие предпочитаете?- повторил неизвестный.

- Ну, "Нашу марку",- злобно ответил Бездомный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:

- "Наша марка".

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "Наша марка", сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: "Нет, иностранец!", а Бездомный: "Вот черт его возьми! А?"

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

"Надо будет ему возразить так,- решил Берлиоз,- да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что..."

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

- Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

"Какая-то нелепая постановка вопроса..."- помыслил Берлиоз и возразил:

- Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собою разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич...

- Кирпич ни с того ни с сего,- внушительно перебил неизвестный,- никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью.

- Может быть, вы знаете, какой именно?- с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор,- и скажите мне?

- Охотно,- отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: "Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть- несчастье... вечер- семь..."- и громко и радостно объявил:- Вам отрежут голову!

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:

- А кто именно? Враги? Интервенты?

- Нет,- ответил собеседник,- русская женщина, комсомолка.

- Гм...- промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз,- ну, это, извините, маловероятно.

- Прошу и меня извинить,- ответил иностранец,- но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?

- Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.

- Нет, этого быть никак не может,- твердо возразил иностранец.

- Это почему?

- Потому,- ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы,- что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится.

Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.

- Простите,- после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца,- при чем здесь подсолнечное масло... и какая Аннушка?

- Подсолнечное масло здесь вот при чем,- вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить незваному собеседнику войну,- вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?

- Иван!..- тихо воскликнул Михаил Александрович.

Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.

- Бывал, бывал и не раз!- вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта,- где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

- Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает?- здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер "Литературной газеты", и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта.

- Я извиняюсь,- сказал он, и лицо его потемнело,- вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

- О, с удовольствием!- воскликнул неизвестный,- здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

- Вот что, Миша,- зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону,- он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет...

- Ты думаешь?- встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: "А ведь он прав!"

- Уж ты мне верь,- засипел ему в ухо поэт,- он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит,- поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал,- идем, задержим его, а то уйдет...

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.

Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в руках какую-то книжечку в темно-сером переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитную карточку.

- Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации,- веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.

Те сконфузились. "Черт, слышал все..."- подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности. Пока иностранец совал их редактору, поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово "профессор" и начальную букву фамилии- двойное "В".

- Очень приятно,- тем временем смущенно бормотал редактор, и иностранец спрятал документы в карман.

Отношения таким образом были восстановлены, и все трое вновь сели на скамью.

- Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор?- спросил Берлиоз.

- Да, консультантом.

- Вы- немец?- осведомился Бездомный.

- Я-то?..- переспросил профессор и вдруг задумался.- Да, пожалуй, немец...- сказал он.

- Вы по-русски здорово говорите,- заметил Бездомный.

- О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков,- ответил профессор.

- А у вас какая специальность?- осведомился Берлиоз.

- Я- специалист по черной магии.

"На тебе!.."- стукнуло в голове у Михаила Александровича.

- И... и вас по этой специальности пригласили к нам?- заикнувшись, спросил он.

- Да, по этой пригласили,- подтвердил профессор и пояснил:- Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист.

- А-а! Вы историк?- с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.

- Я- историк,- подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу:- Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!

И опять крайне удивились и редактор и поэт, а профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:

- Имейте в виду, что Иисус существовал.

- Видите ли, профессор,- принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз,- мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.

- А не надо никаких точек зрения!- ответил странный профессор,- просто он существовал, и больше ничего.

- Но требуется же какое-нибудь доказательство...- начал Берлиоз.

- И доказательств никаких не требуется,- ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал:- Все просто: в белом плаще...

Глава 2